И со дна морского...


Р. Киплинг

Журнал "Катера и Яхты" №139

По национальности она была англичанка, однако в списке судов нашего торгового флота вы бы ее, эту девятисоттонную железную винтовую шхуну, не нашли.

Пароходы — словно люди. Среди них попадаются экземпляры, готовые за соответствующую мзду держать весьма круто к ветру, и в нашем низко павшем мире такие люди и такие пароходы без дела не остаются. С той минуты, как шхуна «Аглая», новенькая, сияющая и невинная, с форштевнем, забрызганным квартой дешевого шампанского, впервые вступила в воды Клайда, жребий и владелец, которой был и ее капитаном, определили ей иметь дело с оказавшимися в затруднении коронованными особами, президентами - изгнанниками, финансистами с треснувшей по швам платежеспособностью, женщинами, которым настоятельно требовалось переменить климат, а также с небольшими, питавшими любовь к авантюрам державами.

«Аглая» обратила на себя внимание в нашумевшем процессе о «спасении» судна «Макиноу». Поскользнувшись впервые на стезе добродетели, она научилась, оставаясь в душе все той же, менять имена и убегать от преследования.

Переименованная в «Путеводную звезду», шхуна стала объектом упорных поисков, которые вели власти одного южноамериканского порта, причем из-за сущего «пустяка»: войдя на полной скорости в гавань, шхуна столкнулась с угольным плашкоутом, а также единственным военным кораблем этого государства, как раз собиравшимся бункероваться, и, не объяснив ничего, тут же повернула в открытое море, хотя три форта палили по ней на протяжении получаса.

Она же, правда под именем «Джулия Макгрегор», помогла снять с плота нескольких джентльменов, которые должны были пребывать в Нумеа, однако предпочли совсем другой конец света, где успели причинить множество неприятностей тамошним властям. Через некоторое время шхуна возродилась под именем «Мартин Хант». Выкрашенная скучной серой краской, с ярко - шафранной трубой и шлюпками, голубизной напоминавшими яйца малиновки, она стала совершать торговые рейсы в Одессу, пока ей не предложили (и пренебречь этим предложением было невозможно) больше не заходить ни в один черноморский порт.

Но вот коммерческим начинаниям шхуны пришел конец, и она исчезла из виду. На Европу, Азию, Африку, Америку, Австралию и Полинезию снизошел блаженный покой. Державы вели дела более или менее честно, банки платили своим вкладчикам вовремя, драгоценные алмазы без помех доходили до своих владельцев, республикам нравились их диктаторы, дипломаты не могли найти никого, чье присутствие их хоть сколько-нибудь стесняло, монархи открыто жили со своими законными супругами. Казалось, весь мир надел свое лучшее воскресное платье.

Мертвый штиль поглотил «Мартина Ханта», однако на другом конце света вынырнуло неприметное китобойное судно «Галиотис». Дела его, без сомнения, продвигались успешно, во всяком случае оно заходило в некоторые, не слишком известные, порты и там своим дымом отравляло побережье. Вскоре эта китобойная шхуна, разогнавшись до скорости среднего лондонского кеба, уплыла в теплое, тихое, глубокое море, воды которого охранялись необычайно строго.

Однажды вечером над шхуной нависла угроза, и она пустилась наутек, не забывая глумиться над неуклюжей черно - коричневой канонеркой, двигавшейся со стороны острова Пиганг - Ватаи и пыхтевшей далеко позади. Моряки с точностью до одного оборота винта знали скорость всех кораблей, которых им следовало избегать в этих местах. Поэтому шкипер «Галиотиса» не стал терять времени, а бодро, до самого заката держал одиннадцать узлов. Не предусмотрел он лишь одного: держава, которая регулярно патрулировала эти воды (а шхуна улизнула от двух патрульных кораблей базы оскорбительно легко для них), недавно купила, не считаясь с затратами, еще один корабль, дававший четырнадцать узлов, пока днище его еще не успело обрасти. Именно поэтому «Галиотис», всю ночь упорно двигавшийся на запад, утром с неудовольствием обнаружил в полутора милях позади себя четыре флага, комбинация из которых означала: «Ложитесь в дрейф — или за последствия не отвечаем».

У шхуны был выбор, и она его сделала: попыталась уйти севернее, на спасительное мелководье, рассчитывая на свою небольшую осадку.

И тут наступил конец: в каюту старшего механика угодил снаряд диаметром дюймов пять с уменьшенным учебным зарядом. По расчетам, упасть он должен был перед носом шхуны, однако, сбив на пол портрет жены старшего механика (а она была молода и весьма хороша собой!) и вдребезги расколотив умывальник, он попал в машинное отделение, где, отскочив от решетчатого настила, упал прямо перед носовой машиной и взорвался, аккуратно сломав оба пальца, соединявших шатун с кривошипом.

То, что последовало за этим, заслуживает внимания. Носовая машина осталась без нагрузки. Шток поршня резко подскочил вверх и сорвал почти все болты крышки цилиндра. Затем под напором пара он вновь опустился вниз, конец отсоединившегося шатуна, бесполезный, как нога человека, растянувшего лодыжку, дернулся в сторону и, врезавшись в правую литую колонну носовой машины, сломал ее дюймах в шести над основанием и отогнул верхнюю ее часть дюйма на три в сторону. В колонне шатун и заклинило.

Тем временем целехонькая кормовая машина продолжала работать и провернула кривошип носовой машины, который ударил в заклиненный шатун и согнул его вместе с ползуном — большой поперечиной, обычно плавно двигающейся верх и вниз.

Ползун, в свою очередь, заклинило в параллелях, и, давя на уже сломанную правую колонну, он вдобавок стал давить и на левую, отчего та треснула в нескольких местах. Поскольку больше уже ничего нельзя было сдвинуть с места, обе машины, икнув, встали, причем так резко, что «Галиотис» выпрыгнул чуть ли не на фут из воды.

Машинная команда, открыв все отверстия для выпуске пара, какие могла найти в этой неразберихе, вылезла на палубу, несколько ошпа)енная, но спокойная. «Галиотис», хрипя, словно раненая лошадь, в клубах пара скользил вперед. Больше ничего сделать было нельзя. Пятидюймовый снаряд разрешил все проблемы, возникающие тогда, когда три трюма у вас набиты жемчужными раковинами с отмели Танна, отмели Морского Конька и еще четырех отмелей Аманальского моря, когда вы нанесли удар — предательский удар в самое сердце богатейшей правительственной монополии, удар, от которого ей не оправиться и за пять лет.

Оставалось улыбаться и принимать все, что уготовано. Тем не менее, пока от канонерки отваливал баркас, шкипер размышлял о том, как посмели его обстрелять в открытом море, когда он шел под британским флагом (над ним и сейчаc живописно развевалось такое полотнище), и пытался найти в этих мыслях утешение.

— Где! — вяло поинтересовался лейтенант, влезая на борт шхуны. — Чертов жемчуг где! Мы вас арестовать.

Уклониться от ответа было невозможно. Никакие письменные показания не смогли бы заглушить ужасающий запах гниющих устриц, мокых водолазных костюмов и набитых жемчугом трюмов. Лежало его там примерно на семьдесят тысяч фунтов, и каждый фунт был краденым.

— По-вашему, мы собираемся бежать! Мы беспомощны. Вы должны отбуксировать нас куда-нибудь и объяснить, почему вы в нас стреляли. Мистер Уордроп, мы ведь беспомощны, — обратился шкипер к механику, — верно? — Просто уничтожены,— ответил тот. Военные чины вознамерились было проверить, правду ли сказал мистер Уордроп, но тот предупредил, что вход в машинное отделение может стоить жизни, и они удовлетворились осмотром машин издалека, сквозь редеющий пар. Носовой цилиндр держался только за счет непонятной силы, которую люди называют сопротивлением материалов и которая иногда уравновешивает разрушительные капризы неживой материи.

— Вот видите! — воскликнул мистер Уордроп, оттирая офицеров от входа в машинное отделение. — Всю эту механику нет расчета продавать даже на лом.

— Мы — буксировать, — прозвучало в ответ, — потом конфисковать... Матросов на канонерке не хватало, и она не сочла необходимым высаживать на «Галиотис» призовую команду, а послала одного лишь младшего лейтенанта, которого шкипер сразу принялся поить — он не хотел, чтобы буксировка проходила слишком уж быстро и чтобы тот заметил, как с кормы шхуны спустили в воду едва приметный конец и еще кое-что.

Тем временем мистер Уордроп работал, не покладая рук. Он созвал всех членов команды, и они стали снизу и с боков подпирать цилиндры.
— Куда мы идем и как долго они еще будут нас буксировать! — спросил механик у шкипера.
— Бог его знает! Лейтенант пьян. По-вашему, мы можем что-нибудь сделать!
— Есть слабая надежда, — зашептал мистер Уордроп, хотя поблизости никого не было. — Есть слабая надежда починить машину, если знать, как. Они разворотили все внутренности, но мне кажется, что надо набраться терпения и попробовать все же ее запустить. Мы могли бы попробовать...
— Делайте по-своему, если есть хоть малейший шанс, — проговорил шкипер.
— Я его не упущу, — ответил мистер Уордроп, — и им не оставлю. Продолжайте затягивать буксировку, нам нужно выиграть время.
В дела машинного отделения шкипер никогда не вмешивался. Мистер Уордрол — настоящий художник в своем деле — принялся за работу и создал творение грозное и ужасное. Фоном послужили темные стены машинного отделения, материалом — прочный металл и всевозможные брусья, балки и тросы. С помощью запасного, теперь совершенно ненужного рангоута матросы так загромоздили пространство вокруг носовой машины, что она стала напоминать статую в лесах, причем взор беспристрастного человека всюду мог натолкнуться на концы разнообразных подпорок и крепей, а его ум мгновенно прийти в возбуждение при виде хорошо утопленных в подпорки болтов, неряшливо обмотанных обрывками каких-то веревок, что неизбежно создавало хорошо выверенное впечатление ужасной хлипкости всей конструкции.

Затем Уордроп собрал дань с кормовой машины, а выпускной клапан цилиндра размозжил кувалдой (в далеких портах достать такой клапан трудно, если только у вас нет, как у мистера Уордропа, запасного). Тем временем матросы сняли гайки с двух толстенных болтов, которыми машина крепится к основанию — двигатель, резко остановленный на середине своего жизненного пути, может запросто сорвать гайки с болтов, поэтому выглядело все весьма естественно. Пройдя вдоль вала, Уордроп снял несколько соединительных болтов с гайками и разбросал под ногами старый железный хлам. На цилиндре кормовой машины он оставил лишь шесть болтов, в результате чего тот стал похож на своего соседа, а трюмный и питательный насосы забил обтирочными концами. Потом собрал узелок всякой всячины, снятой с двигателей, вроде гаек и штоков клапанов предварительно аккуратно их смазав, и удалился с ними под палубу машинного отделения. Там он кряхтел, пролезая сквозь лазы междудонного пространства, поскольку был толст, и спрятал узелок в, самом дальнем, но сухом углу. В заключение он отсоединил кормовую машину, уложил, тщательно смазав, шатун с ползуном в труднодоступное для случайного посетителя место, вытащил три из восьми гребней упорного подшипника, спрятал их в только одному ему известный тайник и расклинил скользящие двери угольных бункеров. Теперь он мог отдохнуть от трудов.

Механик пригласил шкипера взглянуть на дело своих рук.
— Вы когда-нибудь видели столь жалкий обломок крушения! — гордо спросил он. — Мне уже самому страшно приставать к берегу. Как вы думаете, что они с нами сделают!
— Поживем — увидим, — ответил шкипер, — но на райскую жизнь я бы не рассчитывал.

Он не ошибся. Вскоре приятные дни буксировки кончились, хотя за "Галиотисом" и тащился тяжелый кливер, сложенный мешком и опущенный в воду, и мистер Уордроп из «художника» превратился в одного из двадцати семи заключенных, которые томились в застенке, кишевшем насекомыми.

Когда канонерка дотащила шхуну до ближайшего порта — отнюдь не столицы колонии, Уордроп узрел крошечную унылую гавань с неровным рядом джонок, единственным шальным буксиром и верфью в виде навеса, под которым расположился малаец - философ. В сопровождении многочисленного эскорта они сошли на берег, где были преданы суду согласно законам этой страны, прекрасным, ко несколько старомодным. Налицо были жемчуг, грабители, а также невысокого роста темпераментный губернатор. Он задумался лишь на минуту, затем события стали разворачиваться весьма стремительно. Держать на берегу голодную команду шхуны ему не хотелось, а канонерка уже ушла. Мановением руки, росчерк пера тут был необязателен, он отправил моряков в ссылку вглубь страны.

...Над Европой, Азией, Африкой, Америкой, Австралией и Полинезией вновь воцарился прочный мир.

Виной всему оказался выстрел. О нем следовало бы помалкивать, но если даже несколько тысяч человек рады-радешеньки тому, что судно под британским флагом подверглось обстрелу в открытом море, то сообщение об этом распространится быстро. Когда же выяснилось, что похитителям жемчуга не дали снестись с консулом (хотя в радиусе нескольких сот миль от этого одинокого островка никаким консулом и не пахло), даже у самых дружественных к правителю островка держав появилось право задавать вопросы. Правда, в те дни большое сердце английской общественности бешено стучало, виною чему было последнее выступление знаменитого скакуна, и не могло истратить ни удара на какие-то далекие происшествия. Однако где-то глубоко в государственном трюме существует машина, занимающаяся иностранными делами более или менее четко. Шестерни ее начали крутиться, в результате чего держава, пленившая «Галиотис», удивилась и возмутилась. Она объяснила, что губернаторов, как впрочем и корабли, в отдаленных колониях контролировать сложно, но пообещала примерно наказать и губернатора, и канонерку. Что же касается команды, которую силой заставили нести воинскую повинность в местах с тропическим климатом, то ее тотчас же от повинности освободят и, если нужно, принесут извинения.

— Нет, — прозвучал ответ Британии, — извинения ни к чему. Нужно лишь найти членов команды, если только они еще живы, и тогда все будет забыто.

...А маленький губернатор маленького порта был доволен: двадцать семь пленных белых мужчин представляли собой весьма сплоченное подразделение и могли пригодиться в войне без начала и конца между джунглями и фортами, которая уже много лет то тлела, то вновь разгоралась и переходила по наследству от одного утомленного чиновника к другому, свежему. Губернатор полагал, что оказал своей стране большую услугу, а если бы кто-нибудь еще и купил этот несчастный «Галиотис», пришвартованный в бухте прямо под его верандой, то он оказался бы на верху блаженства. Глядя на изящные посеребренные светильники, реквизированные им из кают шхуны, он думал о том, что из нее еще можно извлечь немалую выгоду.

Тремя часами позже на губернатора, как гром с ясного неба, посыпались телеграммы. Он и не подозревал, что попал под жернова мельницы, что его чувства для начальства ничего не значили. Из телеграмм он понял, что сильно злоупотребил властью и, к тому же, не сообщил о важном происшествии, а поэтому ему надлежит (прочитав эти слова, он откинулся в гамаке) отозвать команду «Галиотиса» с войны. За ней надлежит послать кого-нибудь, а если это почему-либо невозможно, то водрузить собственную персону на пони и ехать самому.

На следующее утро телеграммы поинтересовались, нашел ли губернатор команду «Галиотиса», найдены ли, освобождены ли и накормлены ли люди. Телеграммы обязывали кормить их до тех пор, пока те не будут отправлены на военном корабле в ближайший английский порт. Если человека довольно долго поносить страшными словами, которые бегут по кабелю, лежащему на дне морском, то дело начинает сдвигаться с места. Губернатор наконец послал за солдатами - пленниками. Назад их сопровождал весь полк, а в лесу ликовал враг, заросший волосами и вооруженный трубками для стрельбы отравленными стрелами. Пятеро из команды умерли, поэтому на губернаторской веранде выстроились двадцать два моряка со следами укусов пиявок на ногах. Выглядели все живописно и вместе с тем просто. На одних были остатки штанов, на других — веселенькие набедренные повязки. Когда же на веранду вышел губернатор, они запели. Вероятно, надо потерять на семьдесят тысяч фунтов жемчуга, жалованье, судно и одежду и восемь месяцев прожить в рабстве без всякого намека на цивилизацию, чтобы прочувствовать, что такое подлинная независимость, стать самым счастливым из живых существ и вернуть свое естество.

Губернатор обозвал матросов дурными людьми, в ответ на это они попросили есть. Глядя, как они едят, он вспомнил, что в ближайшие два месяца никаких патрульных судов не предвидится, и вздохнул. Команда же заявила, что полностью рассчитывает на щедрость губернатора, и разлеглась на веранде.

Вдруг седобородый моряк, толстый и плешивый, единственный наряд которого составляла желто-зеленая набедренная повязка, радостно завопил — он увидел в гавани «Галиотис». Матросы, отшвырнув плетеные стулья, столпились у перил веранды. Они показывали пальцами, жестикулировали, спорили — свободно, без всякого стеснения.
— Продана? — обратился к губернатору седобородый, указывая на «Галиотис». Это был мистер Уордроп.
— Плохо, — покачал головой губернатор, — никто не идет купить.
— Эй! — махнул рукой по направлению к гавани мистер Уордроп. — Мы жить — там — теперь, а?
Губернатор облегченно улыбнулся. Команда сбежала с холма в гавань (позади топал полк) и погрузилась на первое попавшееся суденышко, которым оказалась губернаторская шлюпка. Когда матросы скрылись за фальшбортом «Галиотиса», губернатор стал молиться, чтобы они нашли там себе занятие.

Мистер Уордроп одним прыжком оказался в машинном отделении, и многие, похлопывая ладонями по родной палубе, слышали, как он благодарит бога за то, что все осталось нетронутым. Обе машины стояли на месте, ничья рука не прикасалась к их подпоркам, стальные клинья намертво приржявели к дверям кладовки и, что самое главное, все сто шестьдесят тонн прекрасного австралийского угля лежали в бункерах.

— Меня он не тронул, — проговорил мистер Уордроп. — Слава богу!
— Но зато забрал все остальное, смотрите!
«Галиотис», исключая машинное отделение, был основательно и весьма умело выпотрошен, причем многое указывало на то, что тот неопрятный сторож из-под навеса проживал некоторое время в каюте у шкипера и управлял этим грабежом. На шхуне отсутствовали стекло, металлическая и фаянсовая посуда, столовые приборы, матрасы, половики, стулья, шлюпки, медные вентиляторы. Пропало все, даже паруса и стальной такелаж, правда, в количествах, еще не ставящих под угрозу безопасность мачт.

— Он кое-что продал, — заключил шкипер, — а остальное, видимо, у него дома.
— Возьмем-ка гаечные ключи и лопаты да перебьем их всех! — решила команда. — Губернатора утопим, а женщин возьмем себе!
— Тогда черно-коричневый полк — наш полк — всех нас перестреляет. Э, да вот и они!
— Мы отрезаны. Узнайте, что им нужно, — обратился к шкиперу мистер Уордроп. — У вас есть штаны.
Несмотря на свою кажущуюся простоту, губернатор был стратегом. Ему не хотелось, чтобы команда «Галиотиса» сходила на берег, ни целиком, ни отделениями, и он предложил сделать из парохода плавучую тюрьму.

— Вам придется ждать, — объяснил он с пристани шкиперу, сидевшему в шлюпке, — пока не придет военный корабль, ждать, сидя на шхуне. Если хоть один из вас ступит на берег, полк откроет огонь и не постесняется воспользоваться двумя портовыми пушками. Еда будет ежедневно доставляться на шлюпке с охраной.

Голому по пояс шкиперу оставалось лишь грести да скрипеть зубами, пока губернатор, воспользовавшись случаем, отыгрывался за горькие слова телеграмм, высказав все, что он думает по поводу нравственности и манер команды «Галиотиса».

— Так я и знал, — проговорил мистер Уордроп. — Еду они будут давать скверную. Мы будем питаться бананами утром, днем и вечером, а работать, сидя на фруктах, невозможно. Уж мы-то это знаем.

Шкипер обругал мистера Уордропа за легкомысленные разговоры, матросы принялись ругать друг друга, «Галиотис», плавание и вообще все, что знали или могли припомнить. Затем они молча, с горящими глазами расселись на палубе. Мистер Уордроп, погрузившись в думы, чертил неостриженным ногтем какие-то линии.

— Я ничего не обещаю, — произнес он, — потому что не знаю, как обстоят дела с машиной, но есть судно и есть мы.

Послышался пренебрежительный смешок. Мистер Уордроп нахмурился. Он вспомнил дни, когда носил штаны и был старшим механиком «Гапиотиса».

— Харленд, Макеси, Ноубл, Нотой, Финк, 0'Хара, Трамбулл!
— Здесь, сэр! — старая привычка заставила откликнуться весь личный состав машинного отделения.
— Вниз! Матросы встали и ушли.
— Капитан, прошу вас дать мне остальных людей, они мне нужны. Мы достанем мои запасы, выбросим все ненужное и попробуем залатать машину. Мои люди вспомнят, что они на «Галиотисе» и что начальник над ними — я.

Запасы в машинном отделении были целы, и лицо мистера Уордропа, багровое от натуги и запаха трюмной воды, радостно просияло. В полном комплекте была и запасная оснастка на «Галиотисе», поэтому двадцать два человека, вооруженные домкратами, талями, тисками, кузнечным горном и прочим, могли смело смотреть судьбе в глаза.

Матросам было приказано поставить на место болты станины и гребного вала, а также гребни упорного подшипника. Затем мистер Уордроп прочел слушателям, которые расположились на безжизненных механизмах, лекцию о ремонте компаунд-машин без помощи мастерских.

На следующее утро начались ремонтные работы. Как мы уже говорили, конец шатуна ударился о правую колонну, сломал ее и отогнул верхнюю часть наружу. Выглядело это все безнадежно, поскольку, казалось, шатун и станина спаялись в одно целое. Но здесь, словно для того, чтобы вдохнуть в людей бодрость на много утомительных недель вперед, провидение на секунду улыбнулось. Второй механик, человек беспечный, но находчивый, ударил как бы случайно зубилом по литой колонне, и маслянисто-серый осколок металла выпал из-под конца шатуна, а сам шатун медленно отвалился и с грохотом рухнул в корыто машинной рамы. Ползун все еще сидел в параллелях, однако первый удар был сделан. Остальную часть дня матросы обхаживали вспомогательную машину, которая стояла сразу за люком машинного отделения.

— Нам бы хоть одну грузовую стрелу! — вздохнул мистер Уордроп.— Мы попотеем, но крышку цилиндра снимем, а вот вытащить шток из поршня без помощи пара — гиблое дело. Значит, завтра должен быть пар. Она у нас запоет!

Вспомогательная машина заработала ценой усиленного внимания и усердной загрузки топки. Проработала она достаточно для того, чтобы успеть завести сделанный из штагов дымовой трубы трос в машинное отделение и закрепить его на крышке цилиндра носовой машины. Крышка снялась довольно легко, и усилиями ненадежного пара, а также множества человеческих рук была вытащена сквозь световой люк на палубу.

Затем пришло время решительной схватки -— нужно было вытащить шток и заклиненный шатун. Матросы сдвоили стальной трос, затем шестеро стали бить импровизированными кувалдами по выступающему из днища поршня концу штока, а машина тем временам тянула вверх сам шток. После четырех часов неимоверных усилий шток здруг выскользнул из поршня, а тот взлетел вверх, сбив по пути двух человек. Однако когда мистер Уордроп объявил, что поршень не треснул, даже они воспрянули духом и позабыли про раны.

Теперь, когда в полуразобранной машине цилиндр зиял пустотой, команда принялась ставить его в распорки. Это заняло почти три дня, три жарких дня. Руки соскальзывали с металла, глаза заливал пот. Когда был вбит последний клин, цилиндр ни единой унцией своего веса не давил на колонны. Мистер Уордроп обшарил весь корабль в поисках котельной листовой стали толщиной в три четверти дюйма. То немногое, что нашлось, было для него дороже червонного золота. И вот одним кошмарным утром вся команда, обнаженная и тощая, поставила правую колонну, которая, как вы помните, переломилась, примерно на старое место. Матросы заснули там, где закончили работу. Увидев это, мистер Уордроп дал им денек отдохнуть, а сам, улыбаясь отеческой улыбкой, стал отмечать мелом трещины на колонне. Когда люди проснулись, их ждала новая, еще более изнурительная работа: на каждую трещину нужно было наложить кусок котельной стали в горячем состоянии, причем отверстия под заклепки приходилось сверлить вручную. Все это время пищей им служили только фрукты, преимущественно бананы, да саго.

Люди падали в обморок прямо с дрелью в руках, у переносного горна, да так и оставались лежать там, где упали, если только не мешали работать товарищам. Но понемногу, заплата за заплатой, они залатали всю правую колонну. Когда, как им казалось, было уже все в порядке, мистер Уордроп объявил, что это благородное лоскутное произведение для работающей машины не годится, в лучшем случае оно сможет удержать направляющие в более или менее правильном положении. Цилиндр должен опираться на вертикальные стойки, поэтому бригада сейчас отправится на бак и отпилит ножовкой две фишбалки, каждая диаметром три дюйма. Те, кому удалось сдержать рыдания, а это было очень непросто, начали швырять в Уордропа горячими угольями и пригрозили убить его, но он принялся лупить смутьянов железным прутом с раскаленным концом, и все поплелись на нос судна, откуда вернулись уже с балками. После этого команда проспала шестнадцать часов, а еще через три дня две стойки были на месте. Теперь оставалась левая колонна, которая, хотя и не пострадала, как правая, но тоже в четырех местах нуждалась в усилении стальными листами. Без подпорок она не выдержала бы.

Самое тяжелое матросы оставили на конец, словно школьники латинскую прозу, и, как они ни были измучены, мистер Уордроп дать им передышку не решился. Следовало выпрямить шток поршня и шатун: это непростая задача даже для хорошо оборудованной верфи! Матросы принялись за нее, черпая силы в пометках о сделанной работе и истраченном времени, которые мистер Уордроп наносил мелом на переборку машинного отделения. Прошло пятнадцать дней, пятнадцать дней каторжного труда — впереди появилась надежда.

Удивительно, потом никто не мог объяснить, каким образом были выпрямлены шток и шатун. Матросы «Галиотиса» помнили эту неделю очень смутно. Так горячечный больной вспоминает свой долгий ночной бред. По их словам, повсюду горело пламя, весь корабль превратился в одну жадную топку, удары кувалд не смолкали ни на минуту.

Наконец — теперь уже не вспомнить, случилось ли это днем или ночью - мистер Уордроп принялся неуклюже плясать и немножко всплакнул. Они тоже плясали и плакали а потом, все еще дергаясь, уснули. А когда проснулись, узнали, что шток и шатун выпрямлены. И два дня никто не работал, и все лежали на палубе, и ели фрукты. Время от времени мистер Уордроп спускался вниз и поглаживал металлические стержни, и матросы слышали, как он пел псалмы.

На третий день отдыха, придя в себя, мистер Уордроп принялся рисовать мелом на палубе чертеж с буквами по углам. Он объяснил, что, хотя шток поршня теперь более или менее прямой, ползун — штуковина, которая застряла в параллелях, деформировался и расколол нижний конец штока. Поэтому он собирается отковать железный хомут и насадить его на конец штока, а к хомуту привернуть скобу в виде буквы Y и нижние ее концы прикрепить к ползуну. А если понадобится что-нибудь еще, можно пустить в дело последний кусок котельного листа...

И вот горны были раздуты снова, и снова люди обжигали свои тела, но не чувствовали боли.
Как только последний болт встал на место, матросы, толкая друг друга, бросились к пусковому механизму — зубчатому колесу и червяку, с помощью которых проворачивают машину, когда нет пара. Они чуть было не вырвали с мясом колесо, хотя даже слепому было видно, что машины проворачиваются. Вращались они без особого воодушевления, не так, как вращаются исправные двигатели, и заметно покряхтывали, но все же приходили в движение и останавливались. Было ясно, что человека они слушаются.

— Еще бы чуточку краски, и на душе у меня стало бы легче, — жалобно промолвил после этого мистер Уордроп. — Я знаю, что половина трубок конденсатора гуляет, гребной вал далеко не безупречен, нужен новый воздушный насос, главный паропровод течет, как решето, да и вообще, куда ни глянешь, что-нибудь не так, но краска — это как одежда для человека, а она почти вся сошла...

Шкипер откопал где-то немного старой тягучей краски мерзкого зеленого цвета, которой красят камбузы на парусниках, и мистер Уордроп щедро покрыл ею все, что можно, чтобы внушить машинам хоть какое-то чувство собственного достоинства. К нему тоже понемногу возвращалось чувство собственного достоинства. Он сказал:
— Лучше бы, конечно, совершить что-то вроде пробного рейса, но в нашем положении выбирать не приходится. Раз машины проворачиваются вручную, есть вероятность — только вероятность! — что они выдержат, когда пустим пар.
— Прежде нужно убедиться, что все надежно. Мы не можем позволить себе отойти на полмили, а потом встать.
— Послушайте, наша шхуна от носа до кормы — одна сплошная поломка! Лучше бы нам идти в Сингапур.
— Пойдем к Питанг - Ватаи, — эти слова были произнесены тоном, не допускающим возражений. — Это мое судно, и у меня было восемь месяцев, чтобы все взвесить, — сказал шкипер.

Отхода «Галиотиса» никто не видел, хотя многие слышали. В два часа утра были перерезаны швартовы, и шхуна отчалила, причем команду отнюдь не радовала оглушительная песнь машин, разносившаяся на пол-океана и отзывавшаяся эхом в горах. Мистер Уордроп, слушая эту песню, смахнул слезу:
— Она задыхается, просто задыхается, — заныл он. — Это голос душевнобольной...
Если у машин есть душа, как полагают мастера, то он был прав. Вопли и крики, всхлипы и взрывы хохота перемежались с секундами тишины, во время которых чуткое ухо пыталось услышать хоть один чистый звук, после чего пытка повторялась сначала.
— Как с машиной? — спросил шкипер.
— Она работает, но сердце у меня разрывается. Чем скорее мы придем в Питанг-Ватаи, тем лучше. Эта безумная разбудила весь город.
— Она работает, на остальное плевать, и не забудьте, что судно — мое, —повторил шкипер.
Шхуна двигалась, таща за собой прикрепившиеся к днищу водоросли в сажень длиной. С жалких двух узлов она разогналась до блистательных четырех. При еще больших оборотах подпорки начинали угрожающе дрожать, а машинное отделение наполняться паром.

Когда взошло солнце, берега скрылись из вида, и на багряную поверхность моря вылетело, словно привлеченное шумом, стремительное темное проа — странное, похожее на ястреба. Подойдя к «Галиотису», оно поинтересовалось, не нужна ли ему помощь! Честные малайские и яванские торговцы знали, что суда и даже пароходы белых людей порой гибнут в этих водах, и по-своему им помогали. Но на этом судне не было ни женщин-пассажирок, ни блестящих офицеров. К борту проа ринулась толпа белых людей, обнаженных и одичавших, с раскаленными железными прутьями и молотками. Они набросились на любознательных обитателей проа, и прежде чем те успели понять, в чем дело, белые полностью завладели их суденышком, а его законные владельцы оказались за бортом.

Через полчаса проа оказалось на буксире, а его груз, состоявший из саго и трепангов, а также своеобразный компас были на «Галиотисе», как, впрочем, и два громадных треугольных паруса, сделанных из циновок, вместе с семидесятифутовыми реями. Паруса поставили на ободранные мачты шхуны. Паруса поднялись, надулись, забрали ветер и заметно ускорили ход — добавили три узла. Чего еще можно было желать!

Правда, шхуну, которая выглядела довольно жалко, это новое приобретение сделало просто ужасной. Вообразите себе добропорядочную служанку, одетую в балетное трико и в пьяном виде шатающуюся по улицам, и вы получите лишь слабое представление о том, как это девятисоттонное грузовое судно, имевшее в свое время вооружение шхуны, издавая громкие звуки, похожие на вскрики больного в бреду, и раскачиваясь из стороны в сторону, двигалось по волнам. Эта странная парусно-моторная шхуна упорно шла вперед, а ее светлоглазая команда, несчастная, косматая, грязная, оборванная до неприличия, нетерпеливо поглядывала вдаль.

В конце третьей недели показался остров Питанг-Ватаи, чья бухта служила конечным пунктом для кораблей, патрулирующих жемчужные отмели. Здесь на недельку останавливались канонерки, прежде чем пуститься в обратный путь. Команда шхуны увидела низкий коралловый берег с горой угля для бункеровки, пустые хижины для матросов и флагшток без флага.

На следующий день «Галиотис» исчез. Лишь у входа в бухту покачивалось под теплым дождем маленькое проа, полуголые светлоглазые люди в котором жадно следили за дымком канонерки на горизонте.

Несколько месяцев спустя в одной английской газете промелькнуло короткое сообщение о том, что канонерка некой державы переломилась пополам у входа в эту далекую бухту, наскочив на полной скорости на какое-то затонувшее судно, неизвестно как оказавшееся на фарватере...

(C) ЗАО КПНП Журнал "Катера и Яхты" 1963-2003

Рейтинг@Mail.ru
На главную страницу